"Это было бы смешно,

                                            когда бы не было так грустно"

                                                               М.Ю. Лермонтов.

Филипп Филиппович не всегда был взрослым. Он, как и мы все, был  просто ребенком. Мальчиком. Филиппком, как в известном рассказе Льва Николаевича. Но другим Филиппком. Знакомым  по нашей  жизни.  И тем драматичней и понятней нам его жизнь станет, когда мы узнаем последствия всего этого рассказа.

Родился он в очень крутые времена. По-настоящему крутые. При Сталине. Слыхали о таком? Современной крутой молодежи и новорус-ским господам такое время не могло присниться  даже в страшном сне. В те времена чиновники, министры и генералы не шарили по госу-дарственным карманам, потому что запросто можно было встать к стен-ке. И получить пулю в лоб. За воровство.  Вот тогда и родился наш Филиппок. Спокойный и стеснительный ребенок. Он и рос потом, согласно тому времени. Ходил в садик, потом в школу. Счастье, которое подарила ему школа, заключалось только в одном - он научился читать. С этого и началась наша история. Мальчик с головой окунулся в книги. В библиотеке, при клубе завода "Энергомаш", он нашел все, что ему было нужно. Если вы родились до 1960 года, то вы поймете моего героя. Филиппок погрузился в прекрасный мир литературы. Зарубежной и нашей, русской. И, конечно же, первые его книги были "Остров сокро-вищ", "Капитанская дочка", "Айвенго", "Алые паруса", "Ихтиандр", "Похитители бриллиантов", "Зверобой", "Парижские тайны". И много других вам известных книг. Но милее всех из этой литературы ему пришлась Франция. А точнее - город Париж. Очаровательный, необыкновенный, романтичный Париж. От слова Париж у Филиппка замирало сердце. Филиппок влюбился в него сразу. Влюбился на всю жизнь. Не поверите? Но в то время, в сером, скучном и провинциальном Советском Союзе это было вполне возможно. Это и была  первая любовь Филиппка. И любовь такая, какая вам и не снилась, даже если вы читали Шекспира.

Он вырос. И  стал очень порядочным гражданином своего рабского государства. Закончил институт с красным дипломом и его направили в один "закрытый ящик", где он добросовестно трудился, хотя никакого удовольствия от своей работы не получал. Да и не мог получить. Он же был из Парижа. А парижане, оне, знаете, как-то не очень к "закрытым ящикам…"  А вскоре, это невероятно, но он встретил душу, сходную его фантазиям и мечтам. Звали ее очень просто. Светлана. Вы чувствуете, сколько в этом слове мягкого, уютного и солнечного света? Филипп Филиппович, а он им незаметно как-то стал,  подозревал, что раньше его Светоч была музой у Пушкина. У Шекспира, наверняка. А у  Моцарта и подавно. Извините за столь великие имена, упомянутые всуе. Но это, правда, так…  Великое событие свершилось. Светлана стала его одушевленной мечтой. И реальностью, чему звезды не дадут соврать. Да и луна, эта приятельница влюбленных, может выступить свидетельницей.

- Мы обязательно побываем в Париже, сокол мой,- уверенно говорила его Светоч.

- А куда ж он нас денется,- соглашался он.- Куда от нас эта Эйфелева тренога сбежит?

- У нее четыре ноги,- поправляла его Света в сотый раз. -  Будет и на нашей улице…

- Дворник, - заканчивал он. И смеялся.

Филипп Филиппович работал, как мы уже сказали,  на очень серьезном заводе и делал для него очень серьезные прожекты. Вам не понять. И мне тоже. Да и не надо. Он все это делал скорее машинально, на автопилоте. Но работал талантливо. А вот  душа его летала совсем не над секретным заводом.

Материализовавшись, она гуляла по Монмартру, заходила  в прохладный зал Собора Парижской богоматери, украшенного ужасными монстрами по его анфиладам, которые так воспел Гюго.  Прогуливался Ф.Ф по Сенной площади, заглядывал во дворцы Тюильри  и Версаля, катался на лошадке по Елисейским полям. Любил выпить кофейку в Латинском квартале. И даже под мостом у речушки Сены с бомжами раздавить бутылочку "Бужи", потолковать о политике и о ценах на Центральном овощном рынке.

И продолжал жить в СССР. С  преданной ему мечтами о Париже, Светланой. Рядом с ними уже росли и веселились два чудесных существа. 

Не отпускала его страна за рубеж. В то время, вообще, в капита-листическую страну невозможно было попасть, а уж из секретного "ящика" тем более. Да и с деньгами, не очень. Время шло, дети росли. А тут наступил очень поганый для страны 91 год. Какие-то дяди, подло сговорившись, решили развалить Советский союз,  и развалили. Тараканы разбежались в разные стороны, получив независимость. А Россия стыдливо замерла, прикрывая ладошкой уязвимые места. Еле устояла. Еле сохранила себя. Хотя и за счет  нищеты большинства своего населения, детей своих. Секретный заводик Филиппа Филипповича вдруг рассекретился и стал не нужен государству. Ф.Ф оказался за воротами.

Очень скоро границы, как по мановению волшебной палочки, рас-пахнулись для российских граждан. Езжай куда хочешь. Хоть в Таиланд, хоть в Австралию, хоть в Египет. И, главное, в Париж свободно!  Светла-на тотчас и вознамерились туда съездить. Но тут захлопнулись двери институтов. Для безденежных. И пришлось, вкалывать на разных работах, гонять за шмутками в Поднебесную, копить денежку детям на учебу.  А куда денешься? Ф.Ф. даже дипломы какие-то сочинял для недорослей и те, вот же, удивительно, на пятерки сдавали свои экзамены. Светоч брала переводы. Все же денег катастрофически не хватало.

А в Париже в эту осень погода была прекрасная. Под каштанами сидеть было привольно и приятно. В этот раз они пошли побродить по магазинчикам  Сент-Оноре. В антикаварной лавочке  купили   гранатовое ожерелье самого Абдель Сахим Тархуна. Нет, правда,  Кортье клялся и божился, что именно ему оно и принадлежит. А точнее, уважаемый, его восемнадцатой жене Фатиме. Конечно же, они ему сразу поверили.  Света обожала камни. Тут ей Филипп очень угодил. Они шли по бульвару и смеялись. Она примеряла ожерелье и что-то говорила ему по-арабски. Она знала этот язык. Специальность у нее такая была. А он ни черта не понимал, но речь ее милая и родная, делала его счастливым. Он смеялся. На них  с удивлением оглядывались cocottes.  И тоже смеялись  вслед, весело и доброжелательно.

- Пойдем к их знаменитой уродине на трех ножках, - предложил он.

- На четырех,- поправила она его в сотый раз.- И это далеко, надо брать такси, а денег у нас нет.

- Тогда домой, - кивнул он.

- Никуда она от нас не сбежит твоя тренога,- прижалась к нему Света.- Ну, куда? На берега Нила, что ли? К пирамидам?

- Ни за что!

- Правильно. Будет и на нашей улице…

- Дворник - весело закончил он, и поцеловал ее. Обнявшись, они  медленно шли по набережной и солнце смотрело им вслед. Не поверите, завидовало.

Ребята скоро закончили институты и даже неплохо устроились на работу. Чему родители были очень рады. Дети удались. Чего уж там скромничать. Бандитами и наркоманами не стали. Приличными менеджерами состояли при солидных фирмах. Виталька даже каким-то там  старшим. Неважно. И можно было  уже денежек подкопить. Мечта объявилась совсем рядом. Очень даже близко. Уже улыбалась во весь рот. Париж! Но! Ох уж, это "НО". Посмеялись Филипп Филиппович со Светочем и стали денежку собирать на квартиру младшенькому. А там и старшенький помог брату, чему родители, опять-таки,  премного были рады. Не зря, выходит, они столько счастливых лет потратили на своих отпрысков.

И вдруг! О, великий праздник! Объявился на свете новый человечек. Родился сын у Славки. И на какое-то мгновение -  три года всего, Филипп Филиппович и Светлана Петровна забыли о Париже. Вы не поверите. Но вот, если у вас такое случится, то и вам такой амнезии не миновать. А не так уж много погодя и у Виталика дочка родилась.

Только вот беда, Светоч стала прибаливать.

А в Париже удачное вышло лето. Не было такой жары как в прошлый год. Фонтаны не переполняли купающиеся в них туристы, и мороженое не таяло мгновенно в руках. На набережной Сены, на спуске улицы Эжени гораздо увеличилось веселых художников. И рисовали, то есть, если по-научному, писали вас за сущие еврики. И русских было много. И здоровались они приветливо друг с другом, чего не сделали бы ни за что на берегах Невы или на Арбате. В Люксембургском саду наблюдался приток влюбленных. И стояли очереди в рестораны "Плаза", знаменитый "Квартал", "Максим" и еще в сотню таких же заведений. На улицах Флери и Сен-Тропез не толкались и не путались прохожие, а мирно сидели в уличных кафешках и вкушали знаменитые  парижские блюда, а больше -  холодное пивко, кофе с круасанами и мороженное всех  сортов мира.

Филипп Филиппович задумчиво смотрел вслед мушкетеру с волочившейся по мостовой шпагой, и глаза его вспыхивали молодостью и искорки веселого настроения, а также снисходительной иронии к окружающим его симпатичным людям, весело рассыпались вокруг. Мечты его были все также светлы и чисты, как в далекой юности.

Друг Иннокентий, который с ним учился в одном классе, и в жизни славно преуспел в бизнесе, неожиданно встретил его на улице. Осенью. Редкость для него, поскольку Иннокентий давно по улицам не ходил. Он ездил по дорогам на черном угрюмом "Мерседесе", а тут в магазин сам решил зайти, купить …  не важно, что. И на тебе, на встречу по улице Пушкина шествует Филипп. В детстве они были  верными друзьями. Мушкетерами. Когда-то вместе мечтали о Париже. Только для Кеши этот Париж стал близкой вотчиной, а для Фили мечтой.

Встречались они случайно примерно раз в два года, но всегда с восторгом. Еще реже  встречались семьями. На юбилеи.

- Филиппок, друг мой сердечный!- воскликнул Иннокентий. - Как живешь, друже?

- Бьютифол,- улыбнулся Филипп. Он  рад был видеть Кешу.- А ты как?

- Да я нормалек. Только что из Парижа. У меня там бизнес, ты знаешь. Лягушатников развожу.

- Не надо о них так. Очень приятный народ, - возразил Филипп.

- Ты такой же, Фил. Я ж, помню, ты все о Париже грезил. Чего тебе в нем сдалось?- хлопал его по плечу Иннокентий. - Я там раз двадцать был, и ни хрена там нет особенного. Не, девки тамошние, в постельке это, конечно. Ты… это… Фил. Давай вместе смотаемся. Я через месяц опять туда. Давай, а. Я плачу.

- Да нет, Кеша, у меня дела. Внуки, понимаешь.

- И у меня внуки. А тряхнуть стариной, как?

- Давай, Кеша, в следующий раз. А?- Филипп Филиппович посмотрел в глаза друга. Провел пальцем по его носу.- Удачи тебе, Кеша.

-  Да у меня, собственно,- растерянно сказал друг. И оживленно. - Ну, давай, рванем в городок по названию Париж. Давай вместе с твоей Светкой. Мне это тьфу!

- Не получится.

- Да ну тебя, странный ты все-таки какой-то. И в школе такой был, - грустно улыбнулся  Иннокентий Иванович. -  Но, договоримся, сувенир я тебе оттуда очень серьезный привезу. Заметано?

- А то!

 "Умрешь, так только раз, не стоит и жалеть. Подумаешь разочек умереть", сказал  как-то Омар Хайям. Филипп Филиппович не против. Вот только Париж бы хоть раз увидеть. Похвастался  же  Генрих 4: "Париж стоит обедни"! Или мессы, что одно и то же. Увидеть,  а там  можно и... Пусть колокола звонят. Конечная станция, ясное дело. Он готов выйти. Тем более, что жена, солнышко  любимое,  Светоч ясный, бросила его два года назад. Ах, бросила, негодная. А чего ему здесь без нее задерживаться?  Да ни к чему вовсе.

Иннокентий через месяц, как обещал,  привез из Парижа другу своему Филе шикарный костюм от Версаче. Выбирал его в бутике в самом центре. Пообещал бошки оторвать, если поделка окажется китайская. Клятвами уверили, что фирма подлинная. Подъехал Иннокентий на "Мерсе" к дому Филиппка. Вытащил костюм на вешалке в целлофане, отогнал охрану, сам торжественно, как фраер какой,  понес его на глазах всего двора. Поразит он сейчас Филю в самое сердце.

Фил проживал в той же хрущевке, что и сто лет назад. А ведь он предлагал ему…  Поднялся на пятый этаж. Еле отдышался. Под шестьдесят, поди уже. Но с духом собрался, скроил наглую рожу, и позвонил.

Открыли. В дверях стояла женщина в черной косынке. В платье черном. За ее плечами старушка какая-то высветилась. Платок у глаз. Дальше в квартире мужики серьезные очень. Что-то ухнуло в Иннокентии. Оборвалось.

- Вам кого? Вы к кому? - спросили его.

- Да вот. Я … это… Я к Филиппу, - забормотал он, страшно догадываясь.

- Он вчера умер,- сообщили ему и стали закрывать дверь.

- Подождите.- Он сморщился и помолчал. Потом с трудом выдохнул. - Это для него. Передайте ему. Обязательно передайте.

- Спасибо. Это кстати, - ответили ему, принимая костюм в целлофановой упаковке.

- А можно… Свету позвать.

- Что вы, батюшка, она уже как два года умерла.

Он спускался по лестнице, большой и сильный человек,  и плакал. Плакал горько и безысходно. Он понял, что больше ничего светлого в этой жизни у него не будет. Никогда. Третий мушкетер пал в бою с этой проклятой жизнью.

В свой последний путь Филипп Филиппович был одет очень шикарно. Другой бы и позавидовал даже. И смотрелся он,  не поверите, вроде как довольным. Как будто он собрался в Париж и билеты уже в кармане. И солнышко  рядом.  Светоч ясный, и навсегда любимый.

- Я же, говорила тебе, сокол мой. Летим мы к твоей треноге. Она ждет нас. Ждет Париж.