Путешествие по Амуру

Амур. Как-то странно зовется река –

Созвучно любви по-французски – «лямуру».

Но Францией здесь и не пахнет. Пока

Китайским «парфюмом» разит от Амура.

Какой там « лямур», дохлой рыбой разит.

Налево – славяне, направо – китайцы.

Торговля идет: объясненья на пальцах.

И каждый тебя обмануть норовит.

Нет, лучше отплыть и не видеть тех лиц.

Уйти по теченью, в низовья Амура,

Пусть там холоднее, но нету границ.

А села нанайские – с русской культурой.

А впрочем, что села. Пустынно кругом.

Вдоль берега только листвянки да ели.

Рекой катерок проплывет раз в неделю

И снова всё тихо, как в детстве моем.

Как в детстве, по-прежнему край мой богат

На дичь, на грибы, на угодья брусники.

Но нет молодежи, народ староват.

Доходы его от тайги невелики.

– Где ж дети? – спросил старика с похмела.

– В Китае торгуют. Одни мы на свете.

– А где ваши внуки? – А внуков нема,

Рожать не хотят. Вот же, бисовы дети!

Ругнулся старик и зараз, с матерка,

Завел дизелек, аж, вода забурлила.

И вновь перед нами открылась река.

Но сердце по что, отчего защемило?

По что водяные просторы реки

Не в радость.

Не в радость вся эта свобода?

По что одиноко живут старики,

А дети в гостях у чужого народа?

Вопросы, вопросы. Ответь же, река.

Но всё молчаливо вокруг и пустынно

Амуру безучастен. На сердце тоска…

Где дети, где внуки? Ему – всё едино.

ОСЕННИЙ ЭТЮД

Так режет эта осень мне глаза,

То желто-красным, то багровым цветом…

А на базаре всё стоят букеты

Тепличных роз.

Идет продажа лета.

Рядам цветочным не страшна гроза –

Пристанищу торговок и поэтов.

Напротив роз осенние цвета.

От роз их разделяет лишь преграда

Стекла прозрачного.

Из-за него прохлада

Не достает возделанного сада.

Цветы заворожила духота –

Ни ветерка, ни ветра им не надо.

А на дворе деревья и кусты

Все больше ветер гнет, листву срывая.

На улице идет метель шальная,

И так прекрасно осень догорает,

Что зависть гложет нежные цветы –

Они свою ей цену предлагают.

Да, есть цена у каждого цветка.

Но нет цены на этот хлад осенний,

Что передал в этюде божий гений.

Ни на год, ни на день, ни на мгновенье

Этюд не купишь, не продашь с лотка –

Но можно описать в стихотворенье:

« Так режет эта осень мне глаза

То желто-красным, то багровым цветом.

Я прохожу знакомые места,

Я возвращаюсь осенью с букетом

С рядов цветочных, где царит весна, –

Пристанища торговок и поэтов,

С базара крытого, где мне продали лето…».

НАЕДИНЕ С ТАЙГОЙ

Нет, ни креста мне, ни звезды

Не надо на могиле ставить.

Посейте добрые цветы.

И посадите ель на память.

Я б рад звезде, но есть вина

Моя перед страною ратной.

Ушла Великая страна

В небытие, и безвозвратно.

Конечно, можно слезы лить,

Что не погибли вместе с нею.

Но ту вину не искупить,

И я звезды просить не смею.

Тем более просить креста

Не смею я. Ведь я не верю

Ни в Магомета, ни в Христа,

Баптистам не окрою двери.

Зато всегда живу в ладу

С природой: с ветром и дождями,

С деревьями в любом саду

Поговорю я, как с друзьями.

***

Но больше всех Тайгу люблю,

И пусть строга она, сурова,

Скажу ей дружеское слово.

И сам в ответ привет ловлю.

Он эхом отзовется, то

Ответит лучиком сквозь крону.

Носить зеленую корону

Тайга умеет как никто.

Она хозяйка, я лишь гость.

Мы в уважительной беседе

Обсудим с нею всё на свете,

Что с нами стало, что стряслось.

Она расскажет, как живет.

Я о стране своей поплачусь,

Что мало для народа значу.

И плохо знаю свой народ.

А может все наоборот.

Тайга поплачет о пропащих

Кедровниках. О том, что чаще

Пожар ее деревья бьет.

А браконьер дичину губит.

Ее ж никто не приголубит.

И слезы даром она льет.

Тут я утешу: радость есть

Как ей не быть – растет подлесок.

И дух грибной так свеж и резок.

Кругом грибов не перечесть.

Не перечесть кругом цветов,

Изжелта-огненных саранок.

Не перечесть в тайге полянок.

И ягоды здесь, будь здоров.

В ответ расщедрится Тайга:

– Коснись рукой зеленых веток,

Раздвинь кусты, почувствуй лето.

Как ягода горька? – Горька.

А воздух сладок? – Очень сладок.

Ну, не обпейся. – Всё, порядок.

Еще меня ведь ноги носят,

Еще ведь мысли пищи просят,

И замыслов душа полна–

Запечатлеть бы до конца

Дальневосточные места

В рисунке четком как в офорте.

Места не хочется те портить

Ни тем крестом, ни той звездой –

И прибавлять в народе замять…

Оставьте лишь цветы со мной

И ель на вечную мне память.

КРАЖА

Я перебрал все сборники стихов,

Поэтов разных – малых и великих,

Эстрадно-громких и природно-тихих,

Веков минувших, нынешних веков.

И столько собралось макулатуры,

Особенно советской той культуры,

Когда писали ради конъюнктуры

Тома стихов – белиберды пустой

О партии, о Родине Советов,

О том, как мы умрем «в борьбе за это»…

Поэтам ту окрошку с винегретом

Прости им Боже, души упокой.

Одно беда – куда все это сплавить?

Куда их малой скоростью отправить?

Я тех поэтов осудить не в праве,

Но в праве их навечно позабыть.

Я в праве позабыть стихотворенья

Джамбулов разных, Жаровых творенья,

Я курс беру на мусорный контейнер

Со стопкой книг, чтоб злость свою излить.

И что я вижу – книги, книги, книги

Лежат горой, не авторов безликих,

А мастеров и классиков великих:

На свалке – Достоевский и Толстой,

Фейхтвангер, братья Манн, Куприн и Бергман,

Бальзак и Пушкин, Лермонтов и Верхарн.

Помойка вся наполнена, а сверху

Ромен Роллана книга – том шестой.

«Кто это сделал»? – круг многоэтажек,

Застигнутый как будто в мелкой краже

Не отвечал. И пять малолитражек

Стояли также во дворе молчком.

Молчал весь двор. А ветер трогал робко

Листы раскрытых книг, И лишь из стопки

Мной принесенной донеслось негромко:

«В хорошую компанью попадём».

«Ну, нет, ну, нет, мы, право, вас не звали», -

Ответ был дан. Три тени грозно встали.

«Мы не пропустим – тени так сказали –

Кто с кондачка в литературу влез».

Я вглядываюсь в тени, вижу лица:

То шашкою мне Лермонтов грозится

И желчью Томас Манн готов излиться,

А рядом Достоевский – злой, как бес

« Ну, что вы, что вы, вас же уравняли,

Народ к вам равнодушен, иль не знали,

Как пачками теперь на самосвале

Вывозят ваши книги на убой»?

«Народу не до нас, что ж верно это,

Но рано или поздно канут в лету

Порно, убийства, изыски эстетов,

Читатель к нам вернется сам собой.

Ну, а пока и даже на помойке

Свой ранг блюдёт литература стойко.

И помешать не могут в том нисколько

Ни публика, ни критика, ни власть.

Власть пробовала: книги то сжигала

То прятала в спецхран, то просто кляла,

Но шли года, к нам возвращалась слава,

Которую хотели так украсть».

«Украсть? Смешно! Да вас же все забыли.

Вас поменяли на автомобили,

В библиотеках прячут вас от пыли,

Но вы пылитесь, это ль не позор»?

«Не наш позор – на свете зрелищ много.

На них народ идет, забывши Бога,

Но он очнется, выйдет на дорогу

И кончится губительный разор».

«Когда же выйдет»? Тени промолчали

И опустили головы в печали.

Понятно стало, что они не знали,

Когда читатель вновь вернется к ним.

Все замерло во всех многоэтажках.

Молчал и двор. И пять малолитражек

Молчали также.

Обвиненье в краже

Витало, словно ангел-серафим.

Бал-маскарад

Порешило зверье: на свой бал-маскарад

Выйдет в масках, в обличье людском.

Маски выдали кучей и кучей наряд:

«Надевай, разберемся потом»!

Царь зверей президентскую маску надел.

Он хотел в либералы попасть.

Он хотел, чтоб забыли его беспредел,

Его злобу и алчную пасть.

Взяв пример с президента, его зоопарк

В масках спрятал свой пол и лета.

Крокодил превратился в Жанну Д/Арк,

А шакал превратился в мента.

Обезьяна, одев музыканта наряд,

Застонала: «Мы ждем перемен»!

А осёл учудил: спрятав уши назад,

Он судейский наряд одел.

Но помельче зверье, к ветру вытянув нос,

Враз почуяло смерти душок.

Потому и рвануло, и страх всех унес –

Только слышалось: прыг да скок!

И остались в масках один на один –

Царь зверей их считать был не рад:

Обезьяна, осел, шакал, крокодил.

Так был сорван бал-маскарад

Обезьяна, увидев такой оборот,

Поняла. И на дерево прыг.

И сказал шакал, подтянувши живот:

«Стол придется накрыть на троих».

Президент сел за стол: слева Жанна Д/Арк,

А напротив судья - вот нахал.

«Нам закуска досталась без боя и драк»,-

Президент, ухмыльнувшись, сказал.

Ухмыльнулась и Жанна, поправив парик:

«Нам ослов этих есть не впервой».

Маски сбросили разом. И двое из них

Закусили третьим – судьей.

Смолкло чавканье ночью, В джунглях покой,

Тишина захватила всех в плен.

Лишь одна обезьяна по имени Цой

Все стонала: «Мы ждем перемен»!

ФОТОГРАФ

Я следил за закатом, открыв объектив.

А закат запевал свой печальный мотив.

Я пытался поймать эту музыку цвета,

Но цвета замерев, превращались в ничто.

Так в ничто превращается слово поэта

В переводах плохих.

– «Ремесло налицо», –

Говорил мне на это приятель фотограф.

Он над снимком порою часами мудрил.

И хотя я бывал с ним в приятелях добрых,

Он секреты свои от меня утаил:

Не сказал, почему мои снимки плохи,

А его так прекрасны, воздушны, легки.

Только понял одно: что душа не лежала

У него с давних пор к цифровому письму,

Электронная муза его не пленяла –

Уговоры принять не вели ни к чему.

Пропадал он по-прежнему в комнате красной,

Что-то делал с бумагой в пахучем растворе.

И когда говорили ему, что напрасно, –

Не хотелось ему отвечать или спорить.

Он работал, работал всему вопреки,

А отсюда и снимки – воздушно легки.

Из-за них много бед испытал он и горя –

Прокормить эти снимки никак не могли.

Заболела жена, умерла потом вскоре,

Умерла, и нагрянули черные дни.

Но опять же, о чудо, всему вопреки

Его черные снимки – воздушно легки.

Проходили года, улетали года.

Я фотографа след утерял навсегда.

Но однажды на выставке я увидал

Мне знакомое фото, с закатом и цветом.

Мой приятель фотограф сумел, передал

Уходящий закат уходящего лета.

На том снимке стоял я, открыв объектив,

А закат запевал свой печальный мотив,

И видна была ярко вся музыка цвета:

Те цвета замерев, полыхали огнем…

И понятно всем было, что муза поэта

В разногласьях жила с электронным письмом.

И поэтому, видно, всему вопреки

Получались те снимки воздушно легки.