Путешествие по Амуру
Амур. Как-то странно зовется река – Созвучно любви по-французски – «лямуру». Но Францией здесь и не пахнет. Пока Китайским «парфюмом» разит от Амура.
Какой там « лямур», дохлой рыбой разит. Налево – славяне, направо – китайцы. Торговля идет: объясненья на пальцах. И каждый тебя обмануть норовит.
Нет, лучше отплыть и не видеть тех лиц. Уйти по теченью, в низовья Амура, Пусть там холоднее, но нету границ. А села нанайские – с русской культурой.
А впрочем, что села. Пустынно кругом. Вдоль берега только листвянки да ели. Рекой катерок проплывет раз в неделю И снова всё тихо, как в детстве моем.
Как в детстве, по-прежнему край мой богат На дичь, на грибы, на угодья брусники. Но нет молодежи, народ староват. Доходы его от тайги невелики.
– Где ж дети? – спросил старика с похмела. – В Китае торгуют. Одни мы на свете. – А где ваши внуки? – А внуков нема, Рожать не хотят. Вот же, бисовы дети!
Ругнулся старик и зараз, с матерка, Завел дизелек, аж, вода забурлила. И вновь перед нами открылась река. Но сердце по что, отчего защемило? По что водяные просторы реки Не в радость. Не в радость вся эта свобода? По что одиноко живут старики, А дети в гостях у чужого народа?
Вопросы, вопросы. Ответь же, река. Но всё молчаливо вокруг и пустынно Амуру безучастен. На сердце тоска… Где дети, где внуки? Ему – всё едино.
ОСЕННИЙ ЭТЮД
Так режет эта осень мне глаза, То желто-красным, то багровым цветом… А на базаре всё стоят букеты Тепличных роз. Идет продажа лета. Рядам цветочным не страшна гроза – Пристанищу торговок и поэтов.
Напротив роз осенние цвета. От роз их разделяет лишь преграда Стекла прозрачного. Из-за него прохлада Не достает возделанного сада. Цветы заворожила духота – Ни ветерка, ни ветра им не надо.
А на дворе деревья и кусты Все больше ветер гнет, листву срывая. На улице идет метель шальная, И так прекрасно осень догорает, Что зависть гложет нежные цветы – Они свою ей цену предлагают.
Да, есть цена у каждого цветка. Но нет цены на этот хлад осенний, Что передал в этюде божий гений. Ни на год, ни на день, ни на мгновенье Этюд не купишь, не продашь с лотка – Но можно описать в стихотворенье:
« Так режет эта осень мне глаза То желто-красным, то багровым цветом. Я прохожу знакомые места, Я возвращаюсь осенью с букетом С рядов цветочных, где царит весна, – Пристанища торговок и поэтов, С базара крытого, где мне продали лето…».
НАЕДИНЕ С ТАЙГОЙ
Нет, ни креста мне, ни звезды Не надо на могиле ставить. Посейте добрые цветы. И посадите ель на память.
Я б рад звезде, но есть вина Моя перед страною ратной. Ушла Великая страна В небытие, и безвозвратно.
Конечно, можно слезы лить, Что не погибли вместе с нею. Но ту вину не искупить, И я звезды просить не смею.
Тем более просить креста Не смею я. Ведь я не верю Ни в Магомета, ни в Христа, Баптистам не окрою двери.
Зато всегда живу в ладу С природой: с ветром и дождями, С деревьями в любом саду Поговорю я, как с друзьями.
*** Но больше всех Тайгу люблю, И пусть строга она, сурова, Скажу ей дружеское слово. И сам в ответ привет ловлю. Он эхом отзовется, то Ответит лучиком сквозь крону. Носить зеленую корону Тайга умеет как никто. Она хозяйка, я лишь гость. Мы в уважительной беседе Обсудим с нею всё на свете, Что с нами стало, что стряслось. Она расскажет, как живет. Я о стране своей поплачусь, Что мало для народа значу. И плохо знаю свой народ. А может все наоборот. Тайга поплачет о пропащих Кедровниках. О том, что чаще Пожар ее деревья бьет. А браконьер дичину губит. Ее ж никто не приголубит. И слезы даром она льет.
Тут я утешу: радость есть Как ей не быть – растет подлесок. И дух грибной так свеж и резок. Кругом грибов не перечесть. Не перечесть кругом цветов, Изжелта-огненных саранок. Не перечесть в тайге полянок. И ягоды здесь, будь здоров.
В ответ расщедрится Тайга: – Коснись рукой зеленых веток, Раздвинь кусты, почувствуй лето. Как ягода горька? – Горька. А воздух сладок? – Очень сладок. Ну, не обпейся. – Всё, порядок. Еще меня ведь ноги носят, Еще ведь мысли пищи просят, И замыслов душа полна– Запечатлеть бы до конца Дальневосточные места В рисунке четком как в офорте. Места не хочется те портить Ни тем крестом, ни той звездой – И прибавлять в народе замять…
Оставьте лишь цветы со мной И ель на вечную мне память.
КРАЖА
Я перебрал все сборники стихов, Поэтов разных – малых и великих, Эстрадно-громких и природно-тихих, Веков минувших, нынешних веков.
И столько собралось макулатуры, Особенно советской той культуры, Когда писали ради конъюнктуры Тома стихов – белиберды пустой О партии, о Родине Советов, О том, как мы умрем «в борьбе за это»… Поэтам ту окрошку с винегретом Прости им Боже, души упокой.
Одно беда – куда все это сплавить? Куда их малой скоростью отправить? Я тех поэтов осудить не в праве, Но в праве их навечно позабыть. Я в праве позабыть стихотворенья Джамбулов разных, Жаровых творенья, Я курс беру на мусорный контейнер Со стопкой книг, чтоб злость свою излить. И что я вижу – книги, книги, книги Лежат горой, не авторов безликих, А мастеров и классиков великих: На свалке – Достоевский и Толстой, Фейхтвангер, братья Манн, Куприн и Бергман, Бальзак и Пушкин, Лермонтов и Верхарн. Помойка вся наполнена, а сверху Ромен Роллана книга – том шестой.
«Кто это сделал»? – круг многоэтажек, Застигнутый как будто в мелкой краже Не отвечал. И пять малолитражек Стояли также во дворе молчком. Молчал весь двор. А ветер трогал робко Листы раскрытых книг, И лишь из стопки Мной принесенной донеслось негромко: «В хорошую компанью попадём».
«Ну, нет, ну, нет, мы, право, вас не звали», - Ответ был дан. Три тени грозно встали. «Мы не пропустим – тени так сказали – Кто с кондачка в литературу влез». Я вглядываюсь в тени, вижу лица: То шашкою мне Лермонтов грозится И желчью Томас Манн готов излиться, А рядом Достоевский – злой, как бес
« Ну, что вы, что вы, вас же уравняли, Народ к вам равнодушен, иль не знали, Как пачками теперь на самосвале Вывозят ваши книги на убой»? «Народу не до нас, что ж верно это, Но рано или поздно канут в лету Порно, убийства, изыски эстетов, Читатель к нам вернется сам собой.
Ну, а пока и даже на помойке Свой ранг блюдёт литература стойко. И помешать не могут в том нисколько Ни публика, ни критика, ни власть. Власть пробовала: книги то сжигала То прятала в спецхран, то просто кляла, Но шли года, к нам возвращалась слава, Которую хотели так украсть». «Украсть? Смешно! Да вас же все забыли. Вас поменяли на автомобили, В библиотеках прячут вас от пыли, Но вы пылитесь, это ль не позор»? «Не наш позор – на свете зрелищ много. На них народ идет, забывши Бога, Но он очнется, выйдет на дорогу И кончится губительный разор».
«Когда же выйдет»? Тени промолчали И опустили головы в печали. Понятно стало, что они не знали, Когда читатель вновь вернется к ним. Все замерло во всех многоэтажках. Молчал и двор. И пять малолитражек Молчали также. Обвиненье в краже Витало, словно ангел-серафим.
Бал-маскарад
Порешило зверье: на свой бал-маскарад Выйдет в масках, в обличье людском. Маски выдали кучей и кучей наряд: «Надевай, разберемся потом»!
Царь зверей президентскую маску надел. Он хотел в либералы попасть. Он хотел, чтоб забыли его беспредел, Его злобу и алчную пасть.
Взяв пример с президента, его зоопарк В масках спрятал свой пол и лета. Крокодил превратился в Жанну Д/Арк, А шакал превратился в мента. Обезьяна, одев музыканта наряд, Застонала: «Мы ждем перемен»! А осёл учудил: спрятав уши назад, Он судейский наряд одел.
Но помельче зверье, к ветру вытянув нос, Враз почуяло смерти душок. Потому и рвануло, и страх всех унес – Только слышалось: прыг да скок!
И остались в масках один на один – Царь зверей их считать был не рад: Обезьяна, осел, шакал, крокодил. Так был сорван бал-маскарад
Обезьяна, увидев такой оборот, Поняла. И на дерево прыг. И сказал шакал, подтянувши живот: «Стол придется накрыть на троих».
Президент сел за стол: слева Жанна Д/Арк, А напротив судья - вот нахал. «Нам закуска досталась без боя и драк»,- Президент, ухмыльнувшись, сказал.
Ухмыльнулась и Жанна, поправив парик: «Нам ослов этих есть не впервой». Маски сбросили разом. И двое из них Закусили третьим – судьей.
Смолкло чавканье ночью, В джунглях покой, Тишина захватила всех в плен. Лишь одна обезьяна по имени Цой Все стонала: «Мы ждем перемен»!
ФОТОГРАФ
Я следил за закатом, открыв объектив. А закат запевал свой печальный мотив. Я пытался поймать эту музыку цвета, Но цвета замерев, превращались в ничто. Так в ничто превращается слово поэта В переводах плохих. – «Ремесло налицо», – Говорил мне на это приятель фотограф. Он над снимком порою часами мудрил. И хотя я бывал с ним в приятелях добрых, Он секреты свои от меня утаил: Не сказал, почему мои снимки плохи, А его так прекрасны, воздушны, легки.
Только понял одно: что душа не лежала У него с давних пор к цифровому письму, Электронная муза его не пленяла – Уговоры принять не вели ни к чему. Пропадал он по-прежнему в комнате красной, Что-то делал с бумагой в пахучем растворе. И когда говорили ему, что напрасно, – Не хотелось ему отвечать или спорить. Он работал, работал всему вопреки, А отсюда и снимки – воздушно легки.
Из-за них много бед испытал он и горя – Прокормить эти снимки никак не могли. Заболела жена, умерла потом вскоре, Умерла, и нагрянули черные дни. Но опять же, о чудо, всему вопреки Его черные снимки – воздушно легки.
Проходили года, улетали года. Я фотографа след утерял навсегда. Но однажды на выставке я увидал Мне знакомое фото, с закатом и цветом. Мой приятель фотограф сумел, передал Уходящий закат уходящего лета. На том снимке стоял я, открыв объектив, А закат запевал свой печальный мотив, И видна была ярко вся музыка цвета: Те цвета замерев, полыхали огнем… И понятно всем было, что муза поэта В разногласьях жила с электронным письмом. И поэтому, видно, всему вопреки Получались те снимки воздушно легки. |
№ 28, август 2011 >