*** Что же ты приуныла, мой друг, И куда-то глядишь в одну точку, Или взгляд твой увял и потух Оттого, что, как бабочки, дочки Упорхнули, и вот мы одни, И летят, и летят листопадом Перед взором минувшие дни? А сегодняшним что ж ты не рада?
То же небо и те же луга, И берёзы, и улицы те же… Что же взгляда грустны берега, Словно весь он метелью заснежен?
Ну-ка вспомни: нам было с тобой Хорошо — всё куда-то летели Впопыхах, и пичуге любой Были рады, неужто метели Погребли всё и только во сне Что-нибудь из былого приснится? Или грусти задумчивый снег Запушил дорогие нам лица?
Дай же снова прижму я к груди Твою голову, милые плечи, Пусть уйдёт и во мне загудит Твоя боль, дорогой человече.
*** На улице средь городской толпы Расслабленно они стоят в обнимку, Целуются, но взгляды их тупы: Ни блеска глаз, ни упоенья дымки. И я спокойно мимо прохожу, Такой интим не всколыхнёт мне душу, Но в прошлое переступив межу, Так сладко, затаив дыханье, слушать Ту музыку: ее в душе взвихрил Твой поцелуй неопытный и робкий, И лились трели, и я в них парил, Как в небесах, и улыбались сопки — Весь мир переливался подо мной, И облака, играя, шелестели... Давным-давно ты стала мне женой, А всё в душе не умолкают трели.
*** Пропала свежесть чувств? Душа устала? Где трепет сердца? Удивленье где? И где полёт к таинственной звезде? И блеск — не блеск, и алое — не ало.
Лишь изредка на улице, в толпе, Или в троллейбусе, иль в магазине Из женских глаз, из черных или синих, Метнётся блеск, но гаснет он в тебе.
Ах, как бы я вспылал в былые годы! Как этот блеск ударил бы вином Мне в голову и сердце б — ходуном, Как будто бы не пил вина я сроду.
А что сейчас? Едва качнётся зыбко Там, в памяти, любимое лицо, Душа откликнется, но вяло, но с ленцой, И губы тронет грустная улыбка.
*** А давай-ка, мой друг, посидим, Покукуем, тихонько подышим. Не заметили, как до седин Под одной дотянули мы крышей.
Или, хочешь, давай патефон, То бишь, как его, — центр музыкальный Заведём, и навеет нам он Годы давние дымкой хрустальной.
Как по-волчьи взвывала пурга И как мы у печурки сидели, А за окнами в адской купели Полыхали и пели снега...
Что поставим Свиридова? Или Пусть Козловский споёт нам романс И напомнит, как раньше любили, И немножко в нём будет о нас.
Ну, вот эту: "Средь шумного бала". И послушаем, веки смежив… Ты жива. Разве этого мало? И я рядом с тобою и жив.
И Козловский, как прежде, на сцене, И мы дышим тихонько во мгле. Бал шумит... И для нас он бесценен, Миг дыханья на этой Земле. *** Узоры на полу, на стенах вяжет Луна сквозь тюль, и чувствую: опять Мне суматохи мыслей не унять, И на душе да и в затылке тяжесть.
И пальцами я мну затылок, мну, А душу не помять... Не оттого-то Её печалят к гнетут заботы? И я гляжу, как в детстве, на луну.
Ах, детство!.. Я тогда понять не мог, Ну отчего я, глядя, так волнуюсь И крапинами лунными любуюсь, Они и в изголовье, и у ног.
Мне чудилось, что вот крадутся тени По комнате, и я один в тиши, И весь объят до кончиков души Неясным, но чарующим волненьем.
И тайны рисовались впереди, Душа неслась в неслыханные дали, Во мне зарницы словно полыхали И нежно-нежно таяли в груди.
Луна струит сияние в окно. Любуюсь, но душа полна печали: А было-то, а было всё вначале, Но пуст бокал, и выпито вино.
*** Мы шли по городу, и я был горд: Ты вся лучилась красотой небесной, Казалось, под руку вела принцесса Меня, а я какой-нибудь, но лорд. Теперь ты плохо шевелишь рукой, На лбу легли — но милые — морщинки, И в волосах сияют паутинки, И я не тот, не прежний, не такой.
Но вот спешу с базара, во дворе Ты ждёшь меня, твои прямые плечи Мне хочется обнять, и я навстречу Бегу, как в том далёком октябре.
И вновь, как и тогда, любуюсь я И благородным лбом, и милым взором, И вновь в груди: да я сверну и горы! И вновь разлита радость бытия.
Дама в голубом (К картине К.А.Сомова «Дама в голубом платье»)
Сижу в трамвае, инеем окно Опушено, не видно, где мы едем. Снегов январских белое руно На улицах, и бегают медведи. На то он Дальний и на то Восток. А дальше-то куда, к чертям собачьим? Мороз, поди, уж градусов под сто За окнами дубасит, не иначе. Ну а серьёзно если, — нет же, нет: Оснеженный Хабаровск душу греет, И словно бы кивают, — мол, привет, — Навстречу улицы, глядят добрее.
Но еду. Остановка. И в трамвай Средь прочих пассажиров, вижу, входит Она, и на ресницах, хоть сдувай, Пушистый иней... Прислонясь в проходе, К сидению поодаль от меня, Рукою в варежке из мягкой замши Взялась за поручень, кондуктор там же Дает билет ей. Но того огня, Что весело блестит из-под ресниц, Вбирая мир свободно и беспечно, И радостно, как щебетанье птиц, Уж не было, но доброты сердечной Дышала искра в синей глубине Прекрасных глаз, спокойных, как озёра В безветрии; и я смотрел, и мне Так сладко было прикасаться взором К её глазам, но уловил тоску В наклоне головы, в том, как глядела Она в окно, и в очертанье скул, И в росчерке бровей; заиндевела Словно в душе, как кончики ресниц. Вот повернула голову — ранимый Её на фоне простоватых лиц Стеснённый взгляд: глядит, но мимо, мимо, Словно не видя. Я её узнал: Мартынова — в груди заколотилось, Захолонуло — будто бы весна Среди снегов... За что такая милость?
И мысленно я снял с неё пальто, Снял шапку, варежки, — меха морозом Пахнули в ноздри, — и открылось то Лицо — её! — и навернулись слёзы В душе. Она! И благородным лбом Цвело лицо, изысканностью линий Текли шелка... В небесном кринолине Она стояла, Дама в голубом.
Полны бездонной глубины глаза, — Такая синь... — И так прелестны плечи Открытые, и талии лоза Под кружевами словно бы лепечет О тайне; я гляжу: её рука Касается груди, другою держит, Наверно, томик Пушкина, слегка Полураскрыт он, пальцы её нежно Лелеют книгу — о стихи!.. Такой Ко мне словно сошла она с портрета И опахнула ароматом лета, Но как он полон, взор её, тоской! Ей словно жизни черствого куска, — Какая мишура! — уже не надо, Метёт, метёт в меня позёмкой взгляда И душу леденит его тоска.
Она художница, и в ней свиты И дар небес, и сладость грёз о славе, В ней словно бы слились в чудесном сплаве И скорбь души, и прелесть чистоты. Не оттого ли скорбь, что дар небес Не так уж щедр, чтоб до тончайшей нотки Излиться мог души её оркестр, И сил уж нет, и таяла в чахотке.
Писал её художник Сомов, друг, Её, Мартынову Елизавету: "Нет, не уйдёт она, не канет в Лету!.." И вот портрет, и захватило дух; Она стояла и, едва дыша, Глядела на себя, виски сжимая: О, как исходит мукою, немая, И стонет её скорбная душа!
И с дрожью в голосе: — Не продавай. — И отчего-то хрипло: — Слышишь, Костя?.. Заиндевелый стёклами трамвай, И в нем она, как сказочная гостья Через столетье… Всё теперь не так, Иная жизнь вокруг, иные лица, Но та же мука взгляда... Что ж, простак, Я упиваюсь, глядя, небылицей?
Мартынова. О боже! Я встаю: — Пожалуйста! — ей говорю неловко. — Нет-нет, спасибо. Вот и остановка. Фиалками повеяло. В раю Я словно, и... легко сошла она, Сошла, а запах всё незабываем... Какой уж год я всё качу в трамвае, И всё душа фиалками полна. |
№ 26, март 2011 >