Набережная Невельского

                    О мой Амур!

О мой Амур, я прихожу к тебе

И в летний зной, и в слякоть, и в мороз,

И пусть мальчишкой я с тобой не рос,

Но в душу лёг ты, и в моей судьбе

Мы неразлучны; в памяти храню

Тот костерок, палатку на косе,

Улыбку друга, – и ночуй, и днюй

Мне было с ним, – вовек таких друзей

Уж не найти… Как, развалясь, с ленцой,

Мечтали мы, полузакрыв глаза, –

Ах, лёжа так вот, хорошо низать

Колонки строк… Потом бы в озерцо

Закинуть удилишко… – вот оно,

Блаженство отдыха; я тут не рос,

Но запахи песка амурских кос,

И буйных прерий крепкое вино,

И жаркую расплавленную медь

Закатов на волне, и синевы

Звучащий колокол – о онеметь! –

Вбирать, вбирать бы в душу... но – увы! –

Жизнь коротка; и рад я, что живу

В чудесном городе на трёх горах,

С фонтанами, с утёсом, – только в снах

Такие города, не наяву, –

С Амуром, – размахнулся, как разлив

Ржаного поля матушки-Руси,

И волны – словно колыханье нив,

И трепет их во мне неугасим.

А в синеве летит соборов звон,

Свивается с амурскою волной,

И хлопья чаек вьются надо мной,

И всё шумит тайга Амуру в тон.

Гляжу я, как прозрачным янтарём

Просвечивают волны в ясный день,

То вспыхивают радостным огнём,

То гаснут: мимо пробегает тень

Плывущих облаков, – то шелестят,

То всхлипывают вдруг на быстрине,

То чайки с лёта чиркнут по волне,

И в воздухе их писк, – словно кутят

Кто потревожил; в лунности ночной

Волна сияет, мягкий свет лия,

И дышит в небо, аромат струя,

Овеивая свежестью речной.

А как жарки закаты над рекой!

Таких в Европе и в Сибири нет,

Не полыхнёт и на холсте такой

Под кистью гения; иль это след –

Из древности – вселенских катастроф:

Ты испоганил Землю – ну так вот,

Возмездие, о человечий род!..

Захватывает дух… Таких костров

Не видел до Амура я нигде,

Вполнеба зарево, латунь и медь, –

И как же, глядя, тут не замереть? –

Жарптицами трепещут на воде,

Крылами бьют и поперёк волны,

Рубинами горя и янтарём,

Летят они, взрывая буруны

Кроваво-фиолетовым огнём.

А вот зимой заря горит бледней,

Онеживает светом бивни льдин,

И в зеркалах торосов – погляди –

Словно смолкает музыка огней.

… Иду по набережной, парапет

Ласкает глаз узорчатым литьём,

И пусть на плечи давит бремя лет,

Мой шаг упруг, я лёгок на подъём.

Безоблачно и хорошо идти,

Я улыбаюсь: мол, на что-то гож,

И всё ещё ухватист и пригож,

Да только молодость, как ни крути,

Платочком помахала; но иду

Спортивным шагом, и Амур волной

Поплёскивает рядышком со мной,

И взглядом словно трогаю гряду

Хехцирских гор; туман на их груди

Висит косынкой беленькой, они

Исходят синей нежностью, поди,

Древней Амура и ему сродни.

А он равниной рыжей шелестит,

Посверкивают светом янтаря

Макушки волн, и словно бы горят

По солнышку и их крохотной горсти;

А мимо теплоходы тут и там:

Трёхпалубный «Поярков», катерок

Бежит куда-то шустро по волнам,

Вон с шорохом в береговой песок

Тихонько ткнулся, опуская трап,

«Механик Родионов», и на борт

Ступает дачник, он – счастливый раб, –

В мозгу всё крутятся, – своих забот;

«Механик Джасов», «Капитан Борздов»…

Горшки с рассадой, сумки, рюкзаки,

Ещё коляски с грузом в сто пудов, –

Идёт народец, целые полки.

Трамвайчики речные, словно встарь,

Всё те же – «Малахит», «Берилл», «Топаз»…

И умилённо их ласкает глаз:

Шестидесятники – «Бриллиант», «Янтарь»…

Как милы сердцу старички-суда!

Не мальчик ли играет озорной

В кораблики? Туда он их, сюда…

Сам с крылышками, мальчик, не земной.

Его игра мне сердце веселит…

И всё ж Амур – не барин, из трудяг,

Вон как он волны-мускулы напряг,

Весь богатырской силою налит.

Буксиры-толкачи ведут баржи

В низовья, к морю, с лесом и углём.

В балансах лес, - дрожи, тайга, дрожи!

Тебя молотят, словно кистенём,

Мешают в кашу… – Тягачи мощны,

Идёт сырец в Японию, в Китай,

Ну что ж, Россиюшка моя, кидай,

Кидай богатство, у твоей мошны

Его полно… На набережной пляж,

Желанный уголок хабаровчан,

И кто ж из нас не нежился в лучах?

До посиненья не выходим аж

Мы из воды… Но пляж пустой. Июнь,

Разгар сезона, да не может быть!

Но ты и ногу-то в Амур не сунь,

Не то что окунуться и поплыть.

Не заварить ушицы, и чебак,

Сазан, косатка, сом ли, верхогляд

Отравлены бензолом… Да, рыбак,

То не змеиный, не целебный яд.

То яд из Сунгари – ксилол и толуол, –

Набит заводами её бассейн, –

И анилин к нам, и нитробензол,

Со стоками – в Амур с округи всей.

Да и у нас убийственный прогресс:

Тростиночкой сухой горит тайга,

Обугленный вздевает руки лес,

Кричит вода, рыдают берега.

Но техногенная всё свищет плеть,

Наотмашь бьёт… О славная река!

Я тороплюсь тебя запечатлеть,

Пока жива ты и сильна пока.

Пока лучи струит волна в лазурь,

Пока разливом топишь острова,

Пока ещё не никнешь, как трава,

В осеннюю оснеженную хмурь.

Амур, гранит утёсов не забыл

Ударов волн твоих, когда, взъярён,

Ты, пробиваясь к морю, в башни бил

Хинганских гор, как Геркулес, силён.

И одолел их, вышел на простор,

И двинул было Сихотэ-Алинь

На перерез тебе отроги гор, –

Но их ты обошёл, и моря синь

Тебя в свои объятья приняла…

В долине кущи райские цвели,

Бродили мамонты… Но вечности метла

Смела их, словно мух, с лица Земли.

А ты пробился через тьму веков

Сюда, ко мне, сквозь катаклизмов гул,

И удивлённым взглядом васильков,

Остолбенев, я на тебя взглянул.

Взглянул и оторваться не могу,

И, втягивая в душу, пью и пью,

Захлёбываясь, словно на бегу,

Я взглядом волн янтарную струю.

И всё ж душа щемит, и всю её

Туманом обволакивает грусть:

Торгашечье жирует тут ворьё,

По кошелькам рассовывая Русь;

Тайгу сдирает, гусеничный трак,

Кровяня нерестилища, ползёт…

О мой Амур! Он башни скал грызёт,

Дробя в песок их, да вот только как

Ему людскую алчность одолеть,

Она тебе не диких скал гранит,

Она покрепче, и уж он сидит,

Попав в её невидимую клеть,

Сидит медведем… и печальный взгляд –

Так вижу я – то жалобен, то хмур,

И волны златогривые струят

Мне стоны боли… О Амур, Амур!

Твою беду я видеть не могу,

Не приласкать: мол, ладно, не грусти,

Душа кричит и гнёт её в дугу,

О мой Амур! Прости меня, прости…

27.07.09.

Задорнов на скамье

Иду к Амуру. Вот речной вокзал,

И к пристани причалены суда.

О мой Амур! Гляжу во все глаза,

И в дождь, и в снег я прихожу сюда.

Вот памятник – Задорнов на скамье,

И рядом книжка. На Амур глядит,

Чуть уловимая, но видимая мне,

В глазах улыбка, и она таит

Что-то родное, нежное в душе,

Не отклик ли на тихий плеск волны,

На писк ли чайки, – до моих ушей

Он долетел, – не сердца ли струны

Коснулся памятью тех давних дней,

Когда в лодчонке вверх по Горину

С шестом в руках, – и устоять-то ну

Попробуй на потоке, – шёл по ней

К нанайцам в стойбище? Стена тайги

Нацелена с боков, как острога,

И он один, и зыбкой берега

Качаются, но мускулы туги.

Вскипает перекатами Горин,

Летит, сшибаясь с валуном, волна,

И он в лодчонке, и душа горит –

Весь полон сил, и голова полна

Высоких замыслов… Да, не себя ль,

Того, безвестного, в цветенье сил,

Он видел, глядя в утреннюю даль,

И улыбался, и не погасил

В душе улыбки; иль она таит

Чуть различимые дымки плотов

Над рыжиной Амура – милый вид! –

И в мыслях там уж, и обнять готов

Переселенцев – мужиков и баб,

О дорогие сердцу земляки!

Силищи в них! А кто в коленках слаб,

Остался дома, им-то не с руки.

Два года пёхом… То ли на плотах!

Палатка рваная, очаг, дымок,

И хлёбово в котле – и всё им впрок –

И вот от цели в пятистах верстах.

А там – на дикий брег… Поголосят,

Пошмыгают носами: «Эх, бабьё!..

Вот оно счастье горькое твоё».

И заслезит, и затуманит взгляд.

И с ними сам он грудью налегал

На вагу, выворачивая пни,

В напряге сил, словно кнутом стегал

Себя, как лошадь: так вросли они

В амурскую землицу; сам вспорол

Её сохой, откинув жирный пласт…

Ну а теперь попробуй-ка пером,

Ну покажи и тут на что горазд.

Перо бежало дрожью по листу,

А где-то за спиной Амур дышал,

И будто грёб он, за верстой версту

Одолевая, и цвела душа,

Светилась вся… Ну а Амур катил

Волну, то отливая желтизной,

То синей сталью в полудённый зной,

То блеском голубым ночных светил.

И словно бы он сам перебирал

С Егором Кузнецовым* в борозде

Землицу ту, а за спиной Урал,

Благословляя их, как бы воздел

Развалы гор к амурским небесам…

А он всё мял земельку, корешки,

Волокна щупая, и вкус муки

Уж чуя в ней; и сам он словно, сам

Взрастил зерно, и вот теперь сидит

На каменной скамье, и век прищур

Всё тот же прежний, и вальяжный вид:

На плечи шарф накинут… И Амур

Струит янтарным блеском перед ним

И будто молвит: ты меня воспел,

Ты духом крепок и неутомим,

И сердцем чист, и дерзновен, и смел.

Благодарю, певец… А я гляжу,

И облик мне до чёрточки знаком,

И смертную не чую я межу,

И горький не проглатываю ком.

Завидная судьба!.. Он знал тайгу,

С нанайцами ходил соболевать,

Он город строил, ночевал в снегу,

Таскал накатник, настилая гать, –

Там, в Комсомольске, – баржи разгружал,

Железо жизни пробуя на зуб:

На котлован – с киркой, когда аврал,

И с топором, когда рубили сруб.

Вальяжен, да – врождённый артистизм,

Ещё бы шляпу, трость… взглянул – и «ах!»

А было – по Амуру вверх и вниз

В кепчонке и в разбитых кирзяках

С блокнотом колесил… Текла строка,

Летала словно лёгкою волной,

И бил Амур о берег за спиной,

И низкие стелились облака:

Их ветер гнал, шипели буруны,

Напоен воздух илом и песком,

И морем – от услады – к горлу ком, –

Поклон лимана, милой стороны.

… Вот рукопись на письменном столе.

Романище – и в двадцать девять лет!

А что же ты – себе я – ты, поэт,

Всё ковыляешь в непроглядной мгле

Наощупь, как слепец, – куда, зачем?

О чём поведать хочешь, что открыть?

С чем выйти к людям, удивить их чем?

Какую страсть явить, какую прыть?

С чего б ни начал – всё мура, мура…

И вспоминаю я, как он входил

В мой кабинетик, – будто бы вчера, –

– А вот и я… – и у меня в груди… –

Я чуял, – словно вырастали в ней

Восторг и неохватная тоска,

Она щемила остро, и сильней

Пульсировала жилка у виска.

– А вот и я… – как бы укором мне,

И к спинке кресла прислонясь спиной,

Глядит приветно, но моей виной,

И говорит: – Есть Лия Бумане,

Художница, но, правда, молода.

Славянский стиль… Он по душе мне. А?

Рискнём? – Мы «Амур-батюшку» тогда

Готовили к печати. – И вина,

Моя вина в его глазах. – Ну что ж, –

Я говорю, – коль по душе, рискнём. –

Он улыбнулся, что-то было в нём

Такое, отчего укора дрожь

В душе катилась: вот, мол, ты не спел

Той сокровенной песни, а мечтал,

Ты зарывался в адский ворох дел,

Всё рукописи правил и читал,

Но только не свои… А мог бы, мог

И ты сказать словечко, оглянись –

Песком сквозь пальцы ускользает жизнь,

А ты мечтал… но где же он, итог?

Я знал: со мной не кто-нибудь сидел,

Сидел подвижник из породы тех,

Кто шёл туда, где ни тропы, ни вех,

Благословляя тяжкий свой удел.

Открыл он Невельского… Шёл тайгой,

Запорошённой кипенью снегов,

И в дымном фанзе, в стойбище Бельго

С нанайцем повстречался, с Удогой.

Тот доживал свой век у тёплых нар,

Посасывая трубку день-деньской,

Тщедушный тельцем, был он очень стар.

Рассказывал, как жили… Невельской, –

Он помнил ясно имя, – в годы те

Сюда к нанайцам в гости заходил,

В байдарке с нивхом по большой воде

Амуром шёл… Да, с той поры могил

Нарыто русских!... Что писатель знал

О Невельском? Мелькнул как-то портрет:

Усатый в эполетах адмирал

С огромной лысиной, преклонных лет.

А на Амуре был он молодым…

Столетье новое, а всё тайга,

Куда бы ни ступала тут нога,

Всё помнила его, но не седым.

И вот архивы, тишь библиотек,

Музеи флота, старый Петербург,

Дворцы присутствий дней далёких тех… –

О, в них сшибались страсти в прах и пух. –

Читал и изумлялся: что таят!

И есть ли дно у подлости людской?

Ну и шарахнул им он, Невельской!

Не отвести заворожённый взгляд.

Хватался царь за голову: как быть?

А сбоку Нессельроде*, ядовит:

– Встать на Амуре – и мешок открыт

Сибирской ссылки, – да могилу рыть

Самим себе! – В Америку, туда

Рванутся ссыльные, и англичан

Заденем больно, не была б беда…

– Казна разорена, не по плечам… –

Министр финансов тут же. – Да чего

Возиться с ним. Гляди, пролив нашёл.

Вот сукин сын! – Багровый Чернышов**

Кипел лицом. – Разжаловать его,

В матросы сукина… – И всё, и сед

Уж сам писатель, но никак не мог, –

Мелькали годы – десять, двадцать лет, –

Уйти от Невельского; знает Бог,

Как он корпел за письменным столом,

Как мчал в архивы, в сень библиотек…

Те страсти в кабинетах – всё в былом,

Не девятнадцатый – двадцатый век.

Но сдвинул глыбу он: романов гул,

Раскатом катит в тишине тугой, –

Вот так он эпопеей громыхнул, –

Всё катит над морями и тайгой,

Всё катит… Я на памятник гляжу

И тень улыбки вижу: «А? Рискнём?»

Всё те же голос и дыханье в нём,

И смертную не чую я межу.

Отгородить не может нас она,

И как в те дни, когда он прилетал,

Опять во мне шевелится вина:

Не спел ты песни, а ведь ты мечтал…

И весь охвачен я моей виной,

Щемящей грустью юношеских грёз…

Давно седой, иду я на утёс,

Иду один я, и вина со мной.

                        29.08.09.